Николина гора
Нет ни кола да ни двора
Но есть Николина Гора
Я не считаю мель рекой,
Но есть апрель.
И есть покой.
Апрель 1986
(Приводится по рукописи.)
Пляши в огне
Ой-ё-ё-ёй! Бог с тобой!
Ой-ё-ё-ёй! Бог с тобой!
Если мы с собой не в ладу –
Оборваться верхней струне.
Но раз уж объявился в аду,
так ты пляши в огне.
Раз уже в аду,
так ты пляши в огне.
С ходу пропаду,
Если нет ни души во мне.
Мне бы сотворить ворота
У трёх дорог.
Да небо своротить охота
До судорог.
Гадами ползут времена.
Где всяк себе голова.
Нынче Страшный Зуд, на,
Бери меня, голого.
Нынче Скудный день. Горе – горном,
Да смех в меха!
С пеньем на плетень – горлом
Красного петуха.
С ниточки по миру
Отдам – значит, сберегу.
С ниточки по миру,
Да что я ещё могу.
Сбей озноб да брось меня в пот.
Каков лоб, таков и приход.
Но дай восход
И я его подожгу.
Воля уготована всем, кому вольготно.
Мне с моею милою рай на шабаше.
У меня есть всё, что душе угодно,
Но это только то, что угодно душе.
Ой, не лей елей, я не пью, я пою.
Да нынче мне в седло.
Пей да не жалей.
Ведь праздник на моей стороне.
Всё бы хорошо, да в одиночку не весело,
Да почему бы нам с тобой, ой-ёй, не плясать в огне,
Да почему бы нам с тобой, ой-ёй-ёй,
нам с тобой, ой-ёй-ёй,
нам с тобой, ой-ёй-ёй, не плясать в огне.
Чтобы пятки не жгли угли
Да не пекла зола.
Да не рубиться бы в рубли
Да от зла не искать бы зла.
Я тобой живу, но прости –
Мне сны – не житьё.
И я не погрешу против истины,
Согрешив за неё.
И я не погрешу против истины,
Согрешив за неё.
Ведь я тебя люблю,
Я тебя люблю. [В ранней редакции вместо двух последних строк строфы были следующие: «Да нам не к спеху никуда, / Да нам не к спеху никуда. / Всякий знает срок, всяк себе балда. / Худо не беда, раз добро не впрок – не беда. / Если я в аду, значит знаю свою беду. / А если я в раю – узнаю запрет по плоду. / Я тебя люблю...»]
Мы облучены.
И я иду на звон струны из твоей косы,
Мы обручены,
И скоро время задуть часы.
Время выйти в лес,
Где поляны твои святы.
Времени в обрез –
Цветы и ещё раз цветы.
Я тебя люблю,
И я уйду, раз уж я пришёл.
Я тебя люблю –
По колено мне трын-трава.
Так вей славянским
Словом молва,
Как всё хорошо.
Славно на земле,
Где всяк всему голова.
Славно на земле,
Где всяк всему голова.
Я тебя люблю,
И в облака смотрю свысока.
Весело ли грустно
По Руси по руслу
Речёт река.
Как течет река
В облака
Да на самом дне.
Мечется огонь,
И я пляшу в огне.
Апрель 1986
(Приводится по правленной
автором распечатке)
Вишня
В поле вишенка одна
Ветерку кивает...
Ходит юная княжна.
Тихо напевает.
Что-то князя не видать. Песенки не слышно.
Я его устала ждать. Замерзает вишня.
В поле снег да тишина
Сказку прячет книжка
Веселей гляди, княжна
Да не будь трусишкой.
Темной ночью до утра
Звезды светят ясно.
Жизнь – веселая игра,
А игра прекрасна.
Будь смела и будь нежна
Даже с волком в поле.
Только радуйся, княжна,
Солнышку и воле.
Будь свободна и люби
Все, что сердцу мило.
Только вишню не руби
В ней – святая сила.
Пусть весна нарядит двор
В яркие одежды
Все, что будет до тех пор
Назовем надеждой.
Нам ли плакать и скучать?
Открывай все двери.
Свету теплого луча
Верят даже звери.
Всех на свете обними
И осилишь стужу.
Люди станут добрыми
Если слышат душу! [На сохранившейся записи автор поет: «Слыша твою душу». В черновиках также встречается вариант «Слыша свою душу»]
И войдет в твой терем князь
Встанет к изголовью...
Все что будет, всякий раз,
Назовем любовью.
Всем дается по душе,
Анечке и Свете [На сохранившейся записи автор поет здесь: «Всем на белом свете»]
В каждом добром мальчише.
В женщинах и в детях.
Эта песенка слышна
И поет Всевышний:
Начинается весна.
Расцветает вишня.
Май 1986
(Приводится по рукописи)
«Я тебя люблю...»
Я тебя люблю.
Я тебя люблю.
Я тебя хочу.
Я тебя хочу.
Я тебя люблю.
Я тебя хочу.
Да истоптали пол в избе.
Я верую тебе.
Я верую тебе.
Я верую тебе...
Весна 1986
(Приводится по фонограмме, май 1986)
«И тебе здесь хватило времени...»
И тебе здесь хватило времени
Чтобы выкрутиться в колесе...
Ты – мой брат из смешного племени
А по паспорту – как и все.
Хоть люби тебя, хоть руби [Ср. стихотворение «К К...»] – казни
У тебя есть усы и нос.
Выдающийся детский фокусник
Вечный батюшка Дед-Мороз.
Ты при галстуке и без курточки
Запотели твои очки.
В синем небе ты видишь удочки
Значит, время глотать крючки.
Но в этом небе ничто не ново.
Видишь удочки-удила?
Ведь в начале словили слово,
А потом начались дела...
У тебя есть одно достоинство.
Ты успел остаться собой
Разве это одно достоинство?
Это вроде – само собой.
1985
(Приводится по рукописи)
«Мы высекаем искры сами...»
Мы высекаем искры сами
Назло тотальному потопу.
Из искры возгорится пламя
И больно обожжет нам... жопу.
1985
(Приводится по фонограмме, май 1985)
Петербургская свадьба
Звенели бубенцы. И кони в жарком мыле
Тачанку понесли навстречу целине.
Тебя, мой бедный друг, в тот вечер ослепили
Два черных фонаря под выбитым пенсне.
Там шла борьба за смерть. Они дрались за место
И право наблевать за свадебным столом.
Спеша стать сразу всем, насилуя невесту,
Стреляли наугад и лезли напролом.
Сегодня город твой стал праздничной открыткой.
Классический союз гвоздики и штыка.
Заштопаны тугой, суровой красной ниткой
Все бреши твоего гнилого сюртука.
Под радиоудар московского набата
На брачных простынях, что сохнут по углам,
Развернутая кровь, как символ страстной даты,
Смешается в вине с грехами пополам.
Мой друг, иные – здесь. От них мы – недалече.
Ретивые скопцы. Немая тетива.
Калечные дворцы простерли к небу плечи.
Из раны бьет Нева. Пустые рукава.
Подставь дождю щеку в следах былых пощечин.
Хранила б нас беда, как мы ее храним.
Но память рвется в бой. И крутится, как счетчик,
Снижаясь над тобой и превращаясь в нимб.
Вот так и скрутило нас.
И крепко завязало красивый алый бант
окровленным бинтом.
А свадьба в воронках летела на вокзалы.
И дрогнули пути. И разошлись крестом.
Усатое «Ура!» чужой недоброй воли
Вертело бот Петра в штурвальном колесе.
Искали ветер Невского да в Елисейском поле
И привыкали звать Фонтанкой Енисей.
Ты сводишь мост зубов под рыхлой штукатуркой,
Но купол лба трещит от гробовой тоски.
Гроза, салют и мы. И мы летим над Петербургом
В решетку страшных снов врезая шпиль строки.
Летим сквозь времена, которые согнули
Страну в бараний рог и пили из него.
Все пили за Него. И мы с тобой хлебнули
За совесть и за страх. За всех. За тех, кого
Слизнула языком шершавая блокада,
За тех, кто не успел проститься, уходя.
Мой друг, спусти штаны.
И голым Летним садом
Прими свою вину под розгами дождя.
Поправ сухой закон, дождь в мраморную чашу
Льет черный и густой, осенний самогон.
Мой друг «Отечество» твердит, как «Отче наш»,
Но что-то от себя послав ему вдогон.
За окнами – салют... Царь-Пушкин в новой раме.
Покойные не пьют, да нам бы не пролить.
Двуглавые орлы с побитыми крылами
Не могут меж собой корону поделить.
Подобие звезды по образу окурка.
Прикуривай, мой друг, спокойней, не спеши...
МОЙ БЕДНЫЙ ДРУГ,
из глубины твоей души
стучит копытом сердце Петербурга.
Ноябрь 1985
(Приводится по рукописи)
КК...
[К Коке, Николаю Павловичу Каткову, директору Новосибирского ДК Чкалова, товарищу Александра]
Он рождён, чтобы выжить, в провинции.
Хоть люби его, хоть руби.
Жил в запечной, скупой провинции
Там, где вечера на Оби.
Там, где время полоть поле-полюшко
И да здравствует месяц-май!
Был по имени Коля-Колюшка
А по паспорту – Николай.
Вот такие дела в провинции
А по-русски сказать – в глуши.
И глушила душу провинция
Да нельзя не слышать души.
Вот такая была провинция
Да не скинула гору с плеч.
Вот такая была провинция...
Да о том ли родная речь?
На своём стояла провинция
А какая на этом честь
А по возрасту
А по паспорту
– нет и двенадцати.
– все тридцать шесть.
Только жаль не указано в паспорте
Что ты, Коля, ещё поэт.
Только жаль не указано в паспорте
Кто есть человек, а кто нет.
Тот, кто выжил в скупой провинции
Сядет в красном, богатом углу.
Тот, кто провинился в провинции
Тот великой столице – к столу!
Значит, время полоть поле-полюшко.
Нынче новое рождество
Вот живет Николай. Коля. Колюшка.
И Бог верит только в него.
Декабрь 1985
(Приводится по рукописи)
Мельница
Чёрный дым по крыше стелется.
Свистит под окнами.
– В пятницу, да ближе к полночи
не проворонь – вези зерно на мельницу.
Чёрных туч котлы чугунные кипят
да в белых трещинах шипят гадюки-молнии...
Дальний путь – канава торная.
Всё через пень-колоду кувырком да поперёк.
Топких мест ларцы янтарные
да жемчуга болотные в сырой траве.
– Здравствуй, Мельник Ветер-Лютый Бес!
Ох, не иначе, черти крутят твою карусель...
Цепкий глаз. Ладони скользкие.
– А ну-ка кыш! – ворье заточки-розочки!
Что, крутят вас винты похмельные –
с утра пропитые кресты нательные?
...Жарко в комнатах натоплено.
Да мелко сыплется за ворот нехороший холодок.
– А принимай сто грамм разгонные!
У нас ковши бездонные, да все кресты козырные!
На мешках – собаки сонные
да бабы [В оригинальной распечатке – «бляди». Вероятно, исправлено для литовки] сытые
да мухи жирные...
А парни-то все рослые, плечистые.
Мундиры чистые. Погоны спороты.
Чёрный дым ползёт из трубочек.
Смеётся, прячется в густые бороды.
Ближе лампы. Ближе лица белые.
Да по всему видать – пропала моя голова.
Ох, потянуло, понесло, свело, смело меня
на камни жесткие, да прямо в жернова!
Тесно, братцы. Ломит-давит грудь.
Да отпустили б вы меня... уже потешились...
Тесно, братцы... Не могу терпеть!
Да неужели не умеем мы по-доброму?
...На щеках – роса рассветная.
Да чёрной гарью тянет по сырой земле.
Где зерно моё? Где мельница?
Сгорело к чёрту всё. И мыши греются в золе.
Пуст карман. Да за подкладкою
найду я три своих последних зёрнышка.
Брошу в землю, брошу в борозду –
К полудню срежу три высоких колоса.
Разотру зерно ладонями
да разведу огонь,
да испеку хлеба.
Преломлю хлеба румяные
да накормлю я всех,
тех, кто придёт сюда
тех, кто придёт сюда
тех, кто поможет мне
тех, кто поможет нам
рассеять чёрный дым
рассеять чёрный дым
рассеять чёрный дым...
рассея чёрный дым...
Март 1985
(Приводится по правленной автором распечатке)
Спроси, звезда
Ой-й-й, спроси меня, ясная звезда,
Не скучно ли долбить толоконные лбы?
Я мету сор новых песен из старой избы.
Отбивая поклоны, мне хочется встать на дыбы.
Но там – только небо в кольчуге из синего льда.
Ой-й-й, спроси меня, ясная звезда,
Не скучно ли всё время вычёсывать блох?
Я молюсь, став коленями на горох...
Меня слышит Бог Никола-Лесная Вода. [В рукописи именно так, без знаков препинания. Видимо, автор имеет в виду Николая Угодника, который в православной традиции, наряду с Ильей Пророком, считается покровителем земных вод. В языческих поверьях он также выступает в качестве хозяина леса, недаром бытовала поговорка: «В поле да в лесу один Никола бог» (см., например, рассказ Д. Н. Мамина-Сибиряка «С голоду»)]
Но сабля ручья спит в ножнах из синего льда.
Каждому времени – свои ордена.
Ну дайте же каждому валенку свой фасон!
Я сам знаю тысячу реальных потех,
И я боюсь сна из тех, что на все времена.
Звезда! Я люблю колокольный звон.
Ой-й-й, спроси, звезда, да скоро ли сам усну,
Отлив себе шлем из синего льда?
Белым зерном меня кормила зима, там
Где сойти с ума не сложней, чем порвать струну.
Звезда! Зачем мы вошли сюда?
Мы пришли, чтоб раскрыть эти латы из синего льда...
Мы пришли, чтоб раскрыть эти ножны из синего льда...
Мы сгорим на экранах из синего льда...
Мы украсим их шлемы из синего льда...
И мы станем их скипетром из синего льда...
Ой-й-й, спаси меня, ясная звезда!
Ой-ой-ой, спроси меня, ясная звезда!
Март 1985
(Приводится по правленной автором распечатке)
От винта! / Все от винта!
Рука на плече. Печать на крыле.
В казарме проблем – банный день. Промокла тетрадь.
Я знаю, зачем иду по земле.
Мне будет легко улетать.
Без трех минут – бал восковых фигур. Без четверти –
смерть.
С семи драных шкур – шерсти клок.
Как хочется жить... Не меньше, чем петь.
Свяжи мою нить в узелок.
Холодный апрель. Горячие сны.
И вирусы новых нот в крови.
И каждая цель ближайшей войны
Смеётся и ждёт любви.
Нам лечащий врач согреет солнечный шприц.
И иглы лучей опять найдут нашу кровь.
Не надо, не плачь... Лежи и смотри,
Как горлом идёт любовь.
Лови её ртом. Стаканы тесны.
Торпедный аккорд – до дна!
...Рекламный плакат последней весны
Качает квадрат окна.
Эй, дырявый висок! Слепая орда...
Пойми – никогда не поздно снимать броню.
Целуя кусок трофейного льда,
Я молча иду к огню.
Мы – выродки крыс. Мы – пасынки птиц.
И каждый на треть – патрон.
Лежи и смотри, как ядерный принц
Несёт свою плеть на трон.
Не плачь, не жалей... Кого нам жалеть?
Ведь ты, как и я – сирота.
Ну, что ты? Смелей! Нам нужно лететь...
А ну от винта!
Все от винта!
Апрель 1985
(Приводится
по правленной автором распечатке)
Абсолютный вахтёр
Этот город скользит и меняет названия.
Этот адрес давно кто-то тщательно стер.
Этой улицы нет. А на ней нету здания,
Где всю ночь правит бал Абсолютный Вахтер.
Он отлит в ледяную, нейтральную форму.
Он тугая пружина. Он нем и суров.
Генеральный хозяин тотального шторма
Гонит пыль по фарватеру красных ковров. [В сохранившейся рукописи этой строфы нет, однако она звучит на записях]
Он печатает шаг, как чеканят монеты.
Он обходит дозором свой архипелаг.
Эхо гипсовых горнов в пустых кабинетах
Вызывает волнение мертвых бумаг.
Алый факел – мелодию белой темницы –
Он несет сквозь скупую гармонию стен.
Он выкачивает звуки резиновым шприцем
Из колючей проволоки наших вен. [В сохранившейся рукописи этой строфы нет, однако она звучит на записях]
В каждом гимне – свой долг. В каждом марше – порядок.
Механический волк на арене лучей.
Безупречный танцор магаданских площадок.
Часовой диск-жокей бухенвальдских печей.
Лакированный спрут, Он приветлив и смазан.
И сегодняшний бал он устроил для вас.
Пожилой патефон, подчиняясь приказу,
Забирает иглой ностальгический вальс.
Бал на все времена! Ах, как сентиментально...
Па-паук – ржавый крест [В более поздних редакциях – «И паук – ржавый крест...»] спит в золе наших звезд.
И мелодия вальса так документальна,
Как обычный арест. Как банальный донос.
Как бесплатные танцы на каждом допросе.
Как татарин на вышке, рванувший затвор.
Абсолютный вахтер – и Адольф, и Иосиф.
Дюссельдорфский мясник да пскопской живодер.
Полосатые ритмы с синкопой на пропуске.
Блюзы газовых камер и свинги облав.
Тихий плач толстой куклы, разбитой при обыске.
Бесконечная пауза выжженных глав.
Как жестоки романсы патрульных уставов
И канцонов концлагерных нар звукоряд.
Бьются в вальсе аккорды хрустящих суставов
И решетки чугунной струною звенят.
Вой гобоев ГБ в саксофонах гестапо
И всё тот же калибр тех же нот на листах.
Эта линия жизни – цепь скорбных этапов
На незримых и призрачно-жутких фронтах.
Абсолютный вахтер – лишь стерильная схема.
Боевой механизм. Постовое звено.
Хаос солнечных дней ночь приводит в систему
Под названьем
да впрочем не все ли равно.
Ведь этот город скользит и меняет названья...
Май 1985
(Приводится по рукописи)
Посошок
[Первый вариант названия – «Блюз ладьи»]
Эй, налей посошок, да зашей мой мешок!
На строку – по стежку, да на слова – по два шва
И пусть сырая метель вьёт свою канитель,
И пеньковую пряжу плетёт в кружева.
Отпевайте немых! А я уж сам отпою.
А ты меня не щади – срежь ударом копья!
Но гляди – на груди повело полынью.
Расцарапав края, бьётся в ране ладья.
И запел алый ключ, закипел, забурлил...
Завертело ладью на веселом ручье.
А я ещё посолил, рюмкой водки долил,
Размешал, и поплыл в преисподнем белье. [В редакции до сентября 1986 года после этой строфы была еще одна: «Так плесни посошок, да затяни ремешок. / Богу, Сыну и Духу весло в колесо. / И пусть сырая метель мягко стелет постель. / И земля грязным пухом облепит лицо». Позже она была исключена]
Перевязан в венки мелкий лес вдоль реки.
Покрути языком – оторвут с головой.
У последней заставы блеснут огоньки
И дорогу штыком преградит часовой.
– Отпусти мне грехи! Я не помню молитв.
Если хочешь – стихами грехи замолю,
Но объясни – я люблю оттого, что болит
Или это болит, оттого, что люблю?
Ни узды, ни седла. Всех в расход. Все дотла.
Но кое-как запрягла и вон пошла на рысях.
Эх, не беда, что пока не нашлось мужика.
Одинокая баба всегда на сносях.
И наша правда проста, но ей не хватит креста
Из соломенной веры в «спаси-сохрани».
Ведь святых на Руси – только знай выноси!
В этом высшая мера. Скоси-схорони.
Так что ты, брат, давай, ты пропускай, не дури,
Да постой-ка, сдается, и ты мне знаком.
Часовой всех времен улыбнется: – Смотри!
И подымет мне веки горячим штыком.
Так зашивай мой мешок да наливай посошок
На строку – по глотку, а на слова – и все два.
И пусть сырая метель все кроит белый шелк,
Мелко вьет канитель,
Но плетет кружева...
Май 1985
(Приводится по правленной автором распечатке.)
Поезд № 193 / Поезд
Нет времени, чтобы себя обмануть,
И нет ничего, чтобы просто уснуть,… Продолжение »
