…
И нет никого, кто способен нажать на курок.

Моя голова – перекресток железных дорог...

Есть целое небо, но нечем дышать.
Здесь тесно, но я не пытаюсь бежать.
Я прочно запутался в сетке ошибочных строк.

Моя голова – перекресток железных дорог...

Нарушены правила в нашей игре,
Я повис на телефонном шнуре.
Смотрите, сегодня петля на плечах палача.

Скорей помолись и кончай меня!
Слышишь, кончай! [В более поздней редакции – «скажи мне – прощай, помолись и скорее кончай!»]

Минута считалась за несколько лет,
Но ты мне купила обратный билет.
И вот уже ты мне приносишь заваренный чай.
С него начинается мертвый сезон.
И шесть твоих цифр помнит мой телефон.
Хотя он давно помешался на длинных гудках.

Нам нужно молчать, стиснув зубы до боли в висках.

Фильтр сигареты испачкан в крови.
Я еду по минному полю любви.
Хочу каждый день умирать у тебя на руках.

Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках.

Но любовь – это слово похоже на ложь.
Пришитая к коже дешевая брошь.
Прицепленный к жестким вагонам
вагон-ресторан.

И даже любовь не поможет сорвать стоп-кран.

Любовь – режиссер с удивленным лицом,
Снимающий фильмы с печальным концом,
А нам все равно так хотелось смотреть
на экран.

Любовь – это мой заколдованный дом.
И двое, что все еще спят там вдвоем,
На улице Сакко-Ванцетти, мой дом 22.

Они еще спят, но они еще помнят слова.

Их ловит безумный ночной телеграф.
Любовь – это то, в чем я прав и неправ,
И только любовь дает мне на это права.

Любовь – как куранты отставших часов,
И стойкая боязнь чужих адресов.
Любовь – это солнце, которое видит закат.

Любовь – это я, это твой Неизвестный солдат.

Любовь – это снег и глухая стена.
Любовь – это несколько капель вина.
Любовь – это поезд «Свердловск – Ленинград»
и назад.

Любовь – это поезд сюда и назад.

Где нет времени, чтобы себя обмануть.
И нет ничего, чтобы просто уснуть.
И нет никого, кто способен нажать на курок.

Моя голова – перекресток железных дорог.

1984
(Приводится по распечатке Людмилы Воронцовой, 1984)
Час прилива / Мёртвый сезон

Час прилива пробил.
Разбежались и нырнули.
Кто умел – тот уплыл.
Остальные – утонули.

А мы с тобой отползли
И легли на мели
Мы в почетном карауле.

Мы никому не нужны.
И не ищет никто нас.
Плеск вчерашней волны
Повышает общий тонус.

У нас есть время поплевать в облака.
Есть время повалять дурака
Под пластинку «Роллинг стоунз».

Безнадежно глупа
Затея плыть и выплыть первым.
А мы свои черепа
Открываем, как консервы.

На песке расползлись
И червями сплелись
Мысли, волосы и нервы.

Это – мертвый сезон.
Это все, что нам осталось.
Летаргический сон,
Унизительный, как старость.

Пять копеек за цент –
Я уже импотент,
А это больше, чем усталость.

Девяносто заплат...
Блю-джинс добела истерты.
А наших скромных зарплат
Хватит только на аборты.

Но, как прежде, звенят
И, как прежде, пьянят
Примитивные аккорды.

Час прилива пробил.
Разбежались и нырнули.
Кто умел – тот уплыл.
Остальные – утонули.

А мы с тобой отползли
И легли на мели
Мы в почетном карауле.

1984
(Приводится по распечатке
Людмилы Воронцовой, 1984)
Толоконные лбы

Толоконные лбы!
Кто из нас смог разобраться,
Где храм, а где хлам?
В этом городе жуткий насморк,
Носовые платки по углам.

Лето-осень 1984
(Приводится
на основании фонограммы
17-19 сентября 1984)

Разлюли-малина

(из жизни кунгурских художников)

Кипело строительство, высились краны
Таскались на стройку пудовые балки
Этаж на этаж без конца громоздился
В испуге взирал потревоженный лес.
Под стук молотков обезумели галки
Собаки выли, вороны взлетали и сум-
рачным карканьем гибель вещали
из хмурых
чуть-чуть удивлённых небес.
Крестились, из окон выглядывая жители
Художники строили
общежитие.
И вот... построили
Сам директор училища, критически
оглядев здание, сказал:
«Товарищи! Считаю открытым посвя-
щенное открытию заседание!»
Толпа перед входом нетерпеливо пере-
миналась с ноги на ногу, почёсывая на
руках трудовые мозоли. Жаждали
веселиться. Опасливо ковыряя в носу
подходили местные жители. Директор
долго ораторствовал и наконец завер-
шил своё выступление такими
словами: «Вселяйтесь, товарищи сту-
денты и живите, т. ск., дружной
где-то, в некотором роде семьёй».
Надрывно заплакал ребёнок, в лесу
зловеще крикнул филин, а из пещеры
хлопая крыльями вылетела стая
летучих мышей.

Третий час ночи. Дым коромыслом
Тёмные окна в пьяном угаре
Крики, звон стёкол, разбойничий свист...
Словом, веселье в самом разгаре.
Хрипят простуженно магнитофоны
На каждой лестнице, в каждой комнате,
В гранёных стаканах
(тосты без счёта)
«Экстра», наливка, вермут, зубровка
Портвейн, ликёр, разливное, перцовка
Белое, красное и креплёное...
Что там ещё-то?
Без закуски? Без закуски!
За искусство? За искусство!
Классный наставник –
Нина Петровна
20 лет в училище –
опыт огромный
Заглянула как-то раз
Навестить свой новый класс.
Дверь открыв остолбенела
Моментально побледнела
И попятилась назад
Гоморра и Содом!
Пьяный сумасшедший дом!
«Дорогой ты наш учитель!» – от востор-
га все визжали.
«А ты, Нинка, наша Нинка!
Наливай на брудершафт».
А под грязною простынкой 2 отлични-
ка лежат.
«Нинка! Закуси капустой!
За искусство? За искусство!»
«Ребята, художники всех стран!..»
Рука набита – разлив искусно
Максим влил в глотку четвёртый
стакан.
Нинка рюмку пригубила, и еще,
и еще
Осчастливил кто-то справа –
Робко сел ей на плечо.
«Нинка, что, в стакане пусто?»
«Ну-ка, Нинка, за искусство!»
«Нет ребятки выпьем нынче
За Леонарда да Винчи!»
Всем пятёрки она ставит,
Надышавши на стекле
А потом в одной рубашке
Пляшет танго на столе
Гуляй веселей! Вина-водки не жалей!
Удивляя совершенством принимающих-
ся поз
Двое стоя в коридоре тренируются взасос
– Я люблю!
– И я люблю!
– Я тебя
– И я тебя
– Кто ты?
– Колька
– И я Колька. Это ж надо Колек сколько.
Все сроднились, все слюбились
От любви к искусству спились
Общежитие – общепитие
Туалеты «Мэ» и «Жэ» пересмотрены уже
Лампочки перебиты...
И теперь в кромешной тьме
Куда хочешь заходи ты
Хочешь в «Жэ», а хочешь в «Мэ»
Здесь и там, там и тут
Стыд и срам: все блюют
Что украли, что пропили
Что продали, что разбили
Общага – наш дом, наливай – долбанём

Артур, давай за сюсюреализм,
За фрески Репина ей-богу выпить стоит
А этот, как его, по-моему Ван-Гоголь
Вот гениальное и вместе с тем простое
А помнишь, Левитан, его «Девятый вал»...
Пора и нам прославить бы свой век
Ведь даже первобытный человек
И тот на стенах что-то рисовал
Ну, бухнем, как говорится
И за наш с тобой талант
На реку пошел топиться
Поседевший комендант.
Что нам ваша Донна Саммер, 33 и 1/3
Раз Артурка нынче сам нам
Нашу песню будет петь:
«Художник, художник, художник
молодой!
Нарисуй нам женщину...»
Все хором: «...с бородой!»
За иконопись Рублёва
Вермут наливай рублёвый
Да здравствует Врубель
Портвейн ценой в рубель.
Эх-ма!!! Гуляй веселей!
Каблуков не жалей!..
Вскоре уснули,
Сном тяжёлым забывшись
Летели снежинки из разбитого
окна
А за окном хихикала
Глупая, пьяная в стельку
Луна.

1978
(Приводится по рукописи)
«Ты поутру взглянул в своё окно...»

Ты поутру взглянул в своё окно,
И небо было ласковым и ясным.
Тебе казалось – будет день прекрасным
И в нем чему-то сбыться суждено.

Тебе казалось – что-то впереди,
Такое, что не каждому дается.
Смеялся, как довольная смеется
Красавица, что в зеркало глядит.

Ты сознавал свой будущий удел.
И избранность, среди различных прочих.
Они казались до смешного проще,
И ты великодушно их жалел.

Казалось – много света и тепла
Тебе дано. И ты без сожаленья
Смотрел однажды, как по той аллее
Единственная женщина ушла.
Неслышно удалилась по аллее.

А то, что было где-то впереди,
То ни на шаг к тебе не приближалось.
Но торопиться некуда, казалось,
Ты это без конца себе твердил.

Чего ты ждал? Того ли ты достиг?
Плетёшься ты среди таких же ждущих.
И ненавидишь впереди идущих,
И презираешь всех, кто позади.

От солнца ты спешишь укрыться в тень.
И кутаешься, если дует ветер,
И вот уж вечер. Разве ты заметил,
Как он прошёл, единственный твой день?

1979
(Приводится по рукописи)
«Давно погашены огни...»

Давно погашены огни,
Но в зале старом
Тот музыкант не положил гитару...
Он просто не заметил,
Как они
Ушли, те двое-трое зрителей
Случайных...

Но ты, шагая сквозь свою пустыню,
Услышал, как к шагам твоим печальным
Вдруг примешался одинокий блюз...
Танцуй, танцуй свой одинокий блюз,
Танцуй, пока не свалишься однажды,
Танцуй, танцуй свой одинокий блюз,
Танцуй, пока не свалишься однажды...

Тогда тот музыкант неслышно встанет,
Раскланяется грустно – и растает...

И всё ж, пока бредешь через пустыню
Танцуй, танцуй свой одинокий блюз,
Танцуй, танцуй, пока не свалишься однажды...

1980 (?)
(Приводится по авторской распечатке)
«Ах, до чего ж веселенькая дата!..»

Ах, до чего ж веселенькая дата!
В углу притих парящий на весу
Мой добрый Ангел. Словно виноватый
Смущенно ковыряется в носу.

Налью ему. Что на него сердиться?
У нас с ним, право, общая беда.
Совсем не там нам привелось родиться.
А если там – то, значит, не тогда.

Здесь тупиком кончается дорога.
Любого цвета флаг повесьте на сарай –
В нем все равно и пыльно, и убого.
Здесь скучно. Самого занюханного бога
Не привлечет наш неказистый рай.

Давным-давно здесь время захромало.
С тех пор любому в голову стреляй –
Увидишь сам – прольется слишком мало
Холодного, густого киселя.

Бездарный повар, принявшись варить
Его, не справился с упрямыми комками.
И вот уже давно погасло пламя.
И некому дровишек нарубить.

Здесь нет дождя. Бывает просто сыро.
Здесь неба нет, а только кислород.
Давным-давно – слыхали? – пятая часть мира
Превращена в бесплодный огород.

Здесь нет цветов, конечно, никаких.
Здесь, правда, вызревают помидоры,
Которым пятки чешут сорняки,
И по утрам слагают гимны хором.

...Кричать! Куда там... Не хватает голоса.
Нелепо и ужасно тяжело
Себя за коротко постриженные волосы
Тянуть из вязких и гнилых болот.

1980
(Приводится по рукописи)
Ничего не случилось

[Текст песни из репертуара череповецкой группы «Рок-Сентябрь»]

Я сегодня устал. Стал сегодня послушным.
Но не нужно похвал равнодушных и скучных.
И не стоит труда ваша праздная милость
Что со мной? Ерунда... Ничего не случилось.

Цепи долгого сна неразрывны и прочны.
И в квадрате окна ночь сменяется ночью.
В этом медленном сне мне единой наградой
Всех лежачих камней пересохшая правда.

Мелко тлеет костер... Наконец, я спокоен.
Пыль надежд моих стер я холодной рукою
И заснул до утра. А наутро приснилось,
Все, что было вчера, да со мной
Не случилось.

1981
(Приводится по рукописи, 1981)
«Оковы тяжкие упали...»

Оковы тяжкие упали
Темницы рухнули – и вот
Открылись голубые дали
Всем, кто кривил в присягах рот.

Октябрьский ветер пел недолго,
Недолго ветер ликовал.
Церквям – пожар, поэтов – в Волгу
И новый царь к кормилу встал.

Он не в короне, а в фуражке
Во лбу не бриллиант – звезда
И в той метели новой, страшной
Волками выли поезда.

Россия, бедная Россия!
Как часто мы с тобой вдвоём
Ломаем руки от бессилья
И водку пьем...

1981
(Приводится по списку Анастасии Рохлиной)
Окоп

Всю ночь я рыл окоп. Рубил лопатой
Тела давно забытых мертвецов
Они мне зубы скалили в лицо
И я колол их черепа прикладом.

И падал снег. И звезды громко выли.
И никуда спешить не нужно было мне.
Улечься поудобнее в могиле
Ещё хватало времени вполне.

Ко мне уже слеталось воронье,
Голодные, безумные вороны...
Я медленно считал свои патроны,
Последнее сокровище свое

Рассвет лепил бездарнейшую плесень,
И долго полз ко мне безногий день.
Я молча ждал, когда же из-за леса
Появится привычная мишень...

Я твёрдо их решил не пропустить
Я честно ждал, доверенно и строго,
Но, вот беда, забыв меня спросить,
Они прошли совсем другой дорогой

И о колено разломив ружьё,
Я отряхнулся, с плеч сорвал погоны
Побрёл домой, разбрасывал патроны,
Последнее сокровище своё.

И – как смешно – я не нашёл оконца
Где хоть немного ждали бы меня.
А вороны уже клевали солнце
Слепое солнце завтрашнего дня.

1981
(Приводится по списку Анастасии Рохлиной)
«Светилась лампочка. И капала вода...» / Поэтам

Светилась лампочка. И капала вода...
– Оставь, дружок... Рассказывать не нужно.
Скажи, дружок, что было просто скучно,
А можно проще – было, как всегда.

Больная кровь текла во мне уныло.
Я засыпал в своей дырявой лодке.
И ночь вливала синие чернила
В мою распухшую, ободранную глотку.

Стригите кудри, вздорные поэты!
Довольно глупых сказок про луну.
Луна – не больше, чем фальшивая монета,
Что катится послушно по сукну.

В тех казино, где потными комками
Сплелись тела угодливых и лживых.
Ее хозяин – банкомёт плешивый
С необозримо длинными руками.

Поэты! Как серьёзны ваши лица!
Как вас пленяет звездная краса!
Да это ж я расстреливал небеса,
И мутный свет теперь из дырочек сочится.

Моё ружьё ещё чуть-чуть дрожит.
Свои ошибки нынче я исправил.
Я расстрелял былые миражи,
Воздушных замков купола дырявил.

И слов своих топил я корабли
Красивые эсминцы и фрегаты...
Вы не нужны причалом [Написание именно таково, не «причалам»] той земли,
Что на фанерных лозунгах распята.

Поэты, сколотите себе крест!
Поэтом нынче стыдно называться!
Поэзия сегодня в резервации.
Поэзия сегодня рубит лес.

Иные выжили. Но больно им смотреть,
Как мерзнем мы в нетопленых квартирах.
Они теперь свои сжигают лиры,
Чтоб хоть на час озябших обогреть...

Больная кровь опять пошла толчками.
Под потолком гуляла чья-то тень.
И мутным киселем в оконной раме
Уже застрял толстяк – январский день.

Светилась лампочка всё так же равнодушно.
– Ну, что ж, дружок, все было как всегда.
– Да-да, ты прав... ужасно было скучно.
Ужасно скучно в свете, господа!

1981
(Приводится по рукописи)
«Тепло беспокойно и сыро...»

Тепло, беспокойно и сыро
Весна постучалась ко мне
На улице тают пломбиры.
И шапки упали в цене.

Шатаюсь по улицам синим
И, пряча сырые носки,
Во всех незнакомых гостиных
Без спроса читаю стихи.

Чужие курю папиросы.
И, пачкая пеплом ладонь,
На стенах сегодня без спроса
Окурком рисую мадонн.

Я занят веселой игрою.
Я солнечных зайцев ловлю
И рву васильки на обоях.
И их васильками кормлю.

Красивая женщина моет
Окно на втором этаже.
Я занят весёлой игрою.
Мне нравится этот сюжет.

Киваю случайным прохожим.
По лужам иду напрямик.
А вечером спрячусь в прихожей
Поплачу в чужой воротник.

1981
(Приводится по рукописи)
«Гаснут восковые свечи...»

Гаснут восковые свечи.
За окном белым-бело
Это мне январский вечер
Выбелил оконное стекло.

Встану у замёрзшего окна
И в узоре чистых линий
Нынче мне особенно счастливой
Видится далёкая страна.

Прячутся в еловых лапах
Замки необычной красоты,
Кавалеры в новых шляпах,
Парки и летящие мосты.

По мостам бегут кареты
Мимо ледяных дворцов.
Там, среди цветов и света,
Кружится твоё лицо.

Кружится там синий снег.
Ты летишь в сиянии бала.
Каждый вечер – карнавалы.
Каждый вечер – фейерверк.

Синий снег горит огнем.
Синий лед пылает в люстрах.
В марте за моим окном
Будет и тепло и пусто.

1982
(Приводится по рукописи)
«Чужой костюм широким был в плечах...»

Чужой костюм широким был в плечах,
Но я его по глупости примерил.
И столько сам себе наобещал,
Что сам себе действительно поверил.

Порою мне карманы грели грудь.
Я находил тяжёлые монеты.
Казалось мне – счастливым будет путь
От первой до последней сигареты.

Теперь мне нечем заплатить по векселям
И рыться по карманам бесполезно...
Казалась – нет числа моим рублям,
Осталась только мелочь для проезда.

Скажите же, на сколько быстрых лет
Хватает пятаков, хотел бы знать я?
Скажите, сколько стоит мой билет
До станции Последнего проклятья?

В моём вагоне – божеский тариф!
Седой кондуктор в ватной телогрейке
За парочку довольно сносных рифм
С меня взимает ровно две копейки.

Я еду, не жалея, не скорбя
Я знаю – через год иль через сутки
Смеясь, однажды, высажу себя
На станции Моей Последней Шутки.
Нисколько не жалея, не скорбя...

Так мчись, вагончик мой, неси меня!
Я буду петь, не ведая печали.
Покуда медяки ещё звенят –
Мне кажется – я всё ещё в начале.

Так лей сполна и радость и беду!
И не жалей ни сахара, ни соли
И, захмелев, я спрыгну на ходу
На станции Моей Последней Боли.

1982
(Приводится по рукописи)
Продолжение »